Гелий Рябов - Приведен в исполнение... [Повести]
— Ну и что? — хмурясь спросил Егор Елисеевич, впрочем, все поняв.
— А вот я проведу по соседней, — сказал Барабанов. — Сам видишь…
Здесь пыль была совершенно сухой…
— Поднимайте плиту, — распорядился Егор Елисеевич.
Подцепили двумя ломами, сдвинули. Земля под плитой была рыхлой и свежей.
— И перемешана она, — заметил Барабанов. — Копали здесь…
Показалась пола серого макинтоша. Оперативники замерли, кто-то сказал:
— Дорохов это…
Вытащили, положили около разрытой могилы. Все молчали. Доктор проделал какие-то манипуляции и наклонился к Егору Елисеевичу:
— Асфиксия… Их закопали живыми…
— Везите… — давясь сказал Егор Елисеевич. — К нам, на Гнездниковский… Опергруппа — со мной. Пройдем пешком, это рядом…
— Куда? — спросил Барабанов.
— К Зинаиде.
Убитых погрузили в автомобиль. Егор Елисеевич увидел, как бессильно свесилась рука Дорохова, сказал, сдерживая голос:
— Похороним здесь, на этом самом месте… И памятник поставим. Вечный. С золотыми буквами.
Едва автомобиль тронулся, к разрытой могиле с воем бросилась жена Кузькина. Ее схватили за руки, она кричала на одной нескончаемой ноте, и, не выдержав, Егор Елисеевич зажал уши ладонями.
— Аля, слышишь, Аля, перестань, не надо, не поможешь ты этим, никак не поможешь, — уговаривал он. — Тяжела утрата, да ведь вырастет дочка, ты ей скажешь: отец твой за Советскую республику героем умер, понимаешь ты это?
Она слушала, подвывая, и кивала, словно со всем соглашалась, но едва Егор Елисеевич замолчал, — снова сорвалась в крик:
— Да кой мне ляд в его геройстве, если детей теперь кормить нечем, если и работу эту он терпеть не мог, зачем только не ушел слабак несчастный, чего вы мне теперь слова говорите, мне теперь не слова надобны…
— Ну правильно! — подхватил Егор Елисеевич. — Тебе теперь по утрате кормильца пенсия положена и на детей тоже, ты не сомневайся, я перед наркомом внутренних дел вопрос поставлю! — Он мигнул оперативникам, те подхватили Алевтину под руки и повели.
— Считаете, что Кузькин героем помер? — подошел Барабанов.
— Считаю — не считаю, а что я вдове сказать должен? — сверкнул глазами Егор Елисеевич. — Почему спрашиваешь?
— У Кузькина на коленях — грязь! Она штаны пропитала… Здешняя грязь, кладбищенская.
— А у Дорохова?
— Чисто. Из чего я заключаю, что приснопамятный Кузькин перед смертью на коленях стоял!
— Ну, стоял не стоял — мы с тобой того не видали, — уже менее резко возразил Егор Елисеевич. — Ладно, разберемся…
— А как? Вы же наблюдательности моей не доверяете? — с обидой спросил Барабанов.
— Доверяю. Но требуется подтверждение. И я его получу…
— От кого?.. — махнул рукой Барабанов. — От Зинаиды?
— Нет. От тех, кто их убил. Ты мне верь: я получу такое подтверждение. Не для того, чтобы в случае чего пенсию у детей Кузькина отнимать. Для психологии. Для будущего нашей профессии. Все, пошли к Зинаиде.
Дверь ее комнаты взломали в присутствии дворничихи. Зинаида лежала на неразобранной кровати с аккуратно перерезанным горлом. Опасная бритва фирмы «Золлинген» с пляшущими человечками на матовом лезвии была положена на грудь.
— А кровь где? — наивно спросил кто-то из оперативников.
— Чисто сработано… — тихо сказал Барабанов. — Я пойду опрошу жильцов, только к нулю это…
— К нулю, — кивнул Егор Елисеевич. — Обходят нас, и на прямой и на поворотах обходят…
Когда вернулись в МУР, дежурный доложил:
— Ограблен пакгауз Ярославского вокзала. Сто пудов продовольствия…
— Картошка, брюква, репа? — ровным голосом спросил Егор Елисеевич. Нервы у него начали сдавать. — Что взято? Ну?
— Сахар, мясные консервы, пшеничная мука, — смутился дежурный. — На месте происшествия добыта улика: обрывок конверта с печатью лианозовской почты. На место выехала опергруппа. Старший — Еремин.
Егор Елисеевич обреченно посмотрел на Барабанова, сказал безразличным голосом:
— Они умнее нас, Петя… Ты иди, отдохни. Через час соберемся, поговорим.
В Лианозово поехали далеко за полдень — шофер сменного автомобиля со странной фамилией Гришута никак не мог починить чихающий движок.
— Доедем? — засомневался Барабанов. — Может, на извозчиках?
— На лихачах! — обозлился Егор Елисеевич. — С песнями! И так обыватель про нас Бог весть что плетет! Ничего, не край земли.
Всю дорогу молчали. Когда Дмитровское шоссе сменилось пыльным проселком и по сторонам неторопливо побежали деревенские избы и неказистые дачи — место было не слишком завидным, — Барабанов спросил:
— Когда хороним?
— Завтра, — не поворачивая головы, отозвался Егор Елисеевич. — А что?
— А то, что я по-прежнему настаиваю на раздельных похоронах, — твердо сказал Барабанов. — Дорохова — как героя. Кузькина — на манер самоубийцы, за оградой…
Егор Елисеевич повернулся, сощурил глаза:
— Кто еще так думает?
— А чего… — отозвался кто-то сзади. — Петька прав.
— А коли так — ответьте мне: какой именно героический поступок совершил Дорохов и какое предательство — Кузькин? Давай, Барабанов, формулируй… Спиноза.
— Про Кузькина я говорил… Он стоял на коленях перед бандитами и вымаливал пощаду. Тогда как Дорохов…
— Тогда как Дорохов в вечном своем высокомерии отринул Кузькина, решил действовать один и попался, как кур в ощип! — сдерживая подступившую ярость, просипел Егор Елисеевич.
— Вы же сами… Сами сказали про… памятник, золотые буквы! — оскорбленно выкрикнул Барабанов.
— А ты хотел, чтобы я в публичном месте, на кладбище, начал перебирать наше грязное белье? — взорвался Егор Елисеевич. — Нет! Запомните все: и Дорохов, и Кузькин — равны перед смертью! А наша задача — извлечь из их гибели урок! Гришута! — Егор Елисеевич постучал по козырьку, который прикрывал кабину шофера. — Рули к милиции.
Лианозово словно вымерло, полуденное солнце серебрило пыль на поблекшей листве. Она так и не успела набрать цвет — дожди не шли третью неделю подряд. У крыльца милиции — это была чья-то брошенная дача, — встретил Еремин, молодой человек, подчеркнуто чекистского вида: в кожаной куртке, с маузером — раскладкой через плечо. Кобура маузера была сильно потерта. По убеждению Еремина, эта потертость свидетельствовала о несомненной опытности владельца. Острословы утверждали, что Еремин постоянно трет кобуру толченым кирпичом.
— Новостей никаких, — доложил Еремин. — Ломаем голову, откуда бы этот конверт. С печатью местной почты.
— И что наломали? — спросил Егор Елисеевич, на ходу вытирая намокшую шею носовым платком. Платок сразу же почернел, и начмил досадливо смял его и сунул в карман. — Опять стирка, черт бы ее побрал!
— А вы женитесь, — посоветовал Еремин. — А то ваша невеста другого найдет. Бабы, они такие…
— Послушай, Митя, — остановился Егор Елисеевич. — Ты бы поскромнее, что ли, ну — выглядел. Ты ведь не актер на сцене, чтобы от тебя за версту оперативником перло! Наше дело незаметное, деликатное, когда ты это поймешь? Ты посмотри в зеркало: тужурка, ремень, маузер… Фельдмаршал какой-то!
— Что же мне, ватник надеть? — обиделся Еремин.
— А-а-а… — махнул рукой Егор Елисеевич. — Веди к начальнику.
— А вот он, — повел головой Еремин, и Егор Елисеевич увидел на крыльце верзилу в новенькой милицейской форме.
— Бабанов, — представился тот, протягивая руку. — Про вас, Егор Елисеевич, все знаю, а про себя честно скажу: в милиции десятый день, кузнец я, с Гужона, так что если вам ось «фиата» починить или подкову согнуть — сделаем за милую душу. Не обессудьте…
— За откровенность — спасибо, — буркнул Егор Елисеевич, морщась от рукопожатия. — Так что же вы тут ломали, Еремин? — повернулся он к своему сотруднику. — Повтори вразумительно.
— Головы… — растерянно протянул Еремин.
— Нельзя ломать то, чего нет, — вступил в разговор Барабанов. — Слушай, кузнец, а ведь мы с тобой — родственники! Только у тебя две буквы выпали, а так ты тоже Барабанов, ага? Из каких мест? — довольный собой, Барабанов подкрутил усы.
— Местный… — вздохнул Бабанов. — За то и назначили…
— Подозреваемые у тебя есть? Версия? — Егор Елисеевич начал внимательно осматривать обрывок конверта, который подал ему Еремин. — Так ведь на нем кусок печати и ни одной буквы! — разочарованно протянул он. — Будем думать коллективно. Еремин, начинай.
— Этот обрывок, вполне вероятно, обронил один из бандитов во время налета на пакгауз Ярославского вокзала… Нужно искать само письмо.
— И как это сделать?
— Выявить избы или дачи, на которых появляется преступный элемент, и под видом проверки осмотреть…
— Учет притонов, малин ведете? — повернулся Егор Елисеевич к Бабанову.
